Валерия Ильинична
Jul. 13th, 2014 12:26 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
irenegroКолонки Валерии Новодворской - это все, что я в свое время оставила себе, прощаясь с подшивкой The New Times. Иногда я достаю эти листочки и читаю, и если когда-нибудь все это будет издано книгой, я с удовольствием куплю ее.
Из относительно свежего:
«Книга джунглей» так хорошо отражала британские реалии жизни, что нам не надо было слушать Би-би-си. Повзрослев, мы поняли, что это была Книга Свободы и Закона. Подрастая в тоталитарной, беззаконной стране, мы узнавали о Законе и демократии, по которым живут киплинговские джунгли.
***
Собственно, это написал Владимир Маяковский: «Я не твой, снеговая уродина. Глубже в перья, душа, уложись! И иная окажется родина, вижу — выжжена южная жизнь». Гоголю тоже было холодно в Великороссии. В Великой, ужасной, казенной. Несколько дней назад эта самая Россия справила 205-летний гоголевский юбилей. Гоголя она давно уже присоединила: есть русский писатель в учебниках, есть бульвар, есть памятники. И как сейчас Крым, Гоголь давно объявлен российским, благо писал на русском языке, жил в Петербурге, а его «Ревизора» смотрел сам российский самодержец Николай I. Можно сказать, писатель пошел на повышение.
Украина давно пыталась заявить свои права на этого автора. Но и Крым, и Гоголь — все досталось сильнейшему. А между тем человеческая и писательская трагедия Гоголя были в том, что под личиной желчного русского сатирика в нем страдало и билось испуганное, потрясенное, незлобивое украинское дитя, которое Россия замордовала, надломила и свела в могилу на 43-м году жизни. Собственно, он боялся ее. Мертвые души, мертвый воздух пространств бесконечной, пустой земли вокруг чичиковской брички, мертвящий мороз Петербурга, терзающий Акакия Акакиевича, ледяная Нева...
***
И последняя колонка от 12 июля, посвященная Исааку Бабелю:
У мальчика была тяжелая жизнь. Сначала Исаака не брали в Одесское коммерческое училище (не хватало еврейской процентной квоты: 10% – для «черты оседлости», 5% – за ее пределами и 3% – для обеих столиц). Пришлось год заниматься дома. Потом не взяли в Одесский университет (опять из-за квот), пришлось учиться в Киевском институте финансов и предпринимательства. Будущий Бабель выучил 3 языка, кучу предметов, а плюс к тому освоил Библию, Талмуд и музыку. Но за это право пришлось бороться и стоять в очереди. В Российской империи евреев неизменно ставили в хвост этой самой очереди, да и в воспетом Бабелем СССР – тоже.
Но самое страшное случилось с мальчиком в год Великого Манифеста. В 1905 г. 11 летний Бабель попал под погром и выжил чудом. Бабелю было за что мстить старому миру. И когда настанет время, он оседлает Коня блед в Конармии и поскачет по земле Всадником Апокалипсиса, а Муза его станет маркитанткой (если не чем-то худшим) при революционных войсках. Горький, который в 1916 г. ободрил и пустил в свет молодого писателя (едва не осужденного за порнографию), посоветовал ему идти «в люди». Бабель послушался и пошел в «нелюди», по словам одного из современников.
Он не был «попутчиком» революции, его Конь блед скакал впереди. Его острый и едкий дар, его блестящее смертоносное перо были вне категорий добра и зла. Он хотел видеть вблизи эпоху, исполненную ужаса и крови, величия и отчаяния, эпоху «последнего дня Помпеи». Он добровольно идет в ЧК, потом – в заградотряды, настоящие зондеркоманды, не дававшие голодающему народу купить у крестьян хлеба, пшена или соли (рассказ «Соль»). В 1920 г. он, еврей-интеллектуал, идет служить в Конармию, к погромщикам, бандитам и мародерам, к настоящей «дикой охоте» короля Страха (Ленина, Дзержинского, Троцкого и Ко), а ведь конармейцы евреев убивали десятками и сотнями. Из этого возникнут рассказы «Конармии». Смертельная жуть без какой-либо попытки осуждения. Голая действительность, которую счел клеветнической сам Буденный.
Вечная проблема реалиста страшных времен: любовался Эйзенштейн или ужасался? С Эйзенштейном вопрос остался открытым, с Бабелем, увы, вопрос можно закрыть. Зло очаровало его, он упивался разрушением и, конечно, выдавал большевиков с головой. Слишком много правды было и в «Конармии», и в «Еврейских» и в «Одесских» рассказах. Служа в иностранном отделе ЧК, он спускался в подвалы и жадно наблюдал пытки и расстрелы. Была у него такая установка: «Человек должен знать все. Это невкусно, но любопытно». Он не просто спасал свою жизнь: он соучаствовал со сладострастием.
Когда началась коллективизация, он попросил назначить его председателем сельсовета в подмосковном селе. Внес свою лепту. Когда начались Большие Процессы конца 30-х, он написал статью «Ложь, предательство и смердяковщина» – с неприличным восторгом, к чему его никто не принуждал. Он пытался вернуть из Франции в СССР свою маленькую дочь, «чтобы из нее не сделали обезьянку». Слава Богу, не удалось. Он заглядывал в бездну, и в 1939 г. бездна пришла за ним. Те самые чекисты, которых он называл святыми и хотел писать о них роман, жестоко пытали его и расстреляли в уже знакомом ему подвале. Зло нельзя приручить или натравить только на других. Большой писатель И.Э. Бабель погиб от собственной руки. Нам остались его рассказы. И «Конармия» – свидетельство и орудие преступления!
***
И еще помню ее текст о Марине Цветаевой:
Здесь у Марины такая же история, как у Пиросмани. Как-то он взялся объяснять соседу, что такое искусство. «Понимаешь, - говорит он, - едешь ты на подводе. И вдруг - кони понесли!» «Так это же несчастный случай!» - возразил сосед. «Искусство - всегда несчастный случай!» - заключил Пиросмани. Вот и у Марины было так же. В 1925 г. у них с Сергеем родился долгожданный сын Георгий, или Мур, Мурлыга. Его Марина обожала, как всех поэтов вместе взятых. Но стипендия Сергея кончилась, и Цветаевы перебрались в Париж. Что ж, путь торный. В эту Мекку эмигрантов русские художники попадали все, рано или поздно. Марина проживет в Париже 14 лет. Она съездит в Лондон (1926 г.), в Брюссель (1936 г.), увидит Бретань, Савойю, Нормандию, Средиземное море. Денег у Цветаевых мало, живут на гроши. Но так живут все - и Бунины, и Мережковские, и Куприн. Но это все-таки человеческая жизнь, это свобода, творчество, красота Европы. Уехать - естественное решение («чтоб крылья не достались»). К тому же Цветаеву жалеют литературные и окололитературные дамы (муж - не добытчик, двое детей). Они собирают ей в эмигрантских кругах пособие. А Марина, гений и дитя, бесцеремонна, может напомнить об этом «пособии» (по сути дела, милостыне). Зато почти каждый год, ну раз в два года, она может возить детей на море, в скромные отели и пансионы. В феврале 1926 г. Марина читает свои стихи в парижском клубе. Триумф! В 1927 г. она пишет свою гениальную «Федру». Рок, родовое, наследственное горе, месть богов. «Храбрецу недолго жить. Сам - намеченная дичь. Не к высокопарным умыслам, - божество влечется - к юности».Но Марина - раскольница, она всегда за меньшинство. Поэтому она и не смыслит ничего в политике.
Из относительно свежего:
«Книга джунглей» так хорошо отражала британские реалии жизни, что нам не надо было слушать Би-би-си. Повзрослев, мы поняли, что это была Книга Свободы и Закона. Подрастая в тоталитарной, беззаконной стране, мы узнавали о Законе и демократии, по которым живут киплинговские джунгли.
***
Собственно, это написал Владимир Маяковский: «Я не твой, снеговая уродина. Глубже в перья, душа, уложись! И иная окажется родина, вижу — выжжена южная жизнь». Гоголю тоже было холодно в Великороссии. В Великой, ужасной, казенной. Несколько дней назад эта самая Россия справила 205-летний гоголевский юбилей. Гоголя она давно уже присоединила: есть русский писатель в учебниках, есть бульвар, есть памятники. И как сейчас Крым, Гоголь давно объявлен российским, благо писал на русском языке, жил в Петербурге, а его «Ревизора» смотрел сам российский самодержец Николай I. Можно сказать, писатель пошел на повышение.
Украина давно пыталась заявить свои права на этого автора. Но и Крым, и Гоголь — все досталось сильнейшему. А между тем человеческая и писательская трагедия Гоголя были в том, что под личиной желчного русского сатирика в нем страдало и билось испуганное, потрясенное, незлобивое украинское дитя, которое Россия замордовала, надломила и свела в могилу на 43-м году жизни. Собственно, он боялся ее. Мертвые души, мертвый воздух пространств бесконечной, пустой земли вокруг чичиковской брички, мертвящий мороз Петербурга, терзающий Акакия Акакиевича, ледяная Нева...
***
И последняя колонка от 12 июля, посвященная Исааку Бабелю:
У мальчика была тяжелая жизнь. Сначала Исаака не брали в Одесское коммерческое училище (не хватало еврейской процентной квоты: 10% – для «черты оседлости», 5% – за ее пределами и 3% – для обеих столиц). Пришлось год заниматься дома. Потом не взяли в Одесский университет (опять из-за квот), пришлось учиться в Киевском институте финансов и предпринимательства. Будущий Бабель выучил 3 языка, кучу предметов, а плюс к тому освоил Библию, Талмуд и музыку. Но за это право пришлось бороться и стоять в очереди. В Российской империи евреев неизменно ставили в хвост этой самой очереди, да и в воспетом Бабелем СССР – тоже.
Но самое страшное случилось с мальчиком в год Великого Манифеста. В 1905 г. 11 летний Бабель попал под погром и выжил чудом. Бабелю было за что мстить старому миру. И когда настанет время, он оседлает Коня блед в Конармии и поскачет по земле Всадником Апокалипсиса, а Муза его станет маркитанткой (если не чем-то худшим) при революционных войсках. Горький, который в 1916 г. ободрил и пустил в свет молодого писателя (едва не осужденного за порнографию), посоветовал ему идти «в люди». Бабель послушался и пошел в «нелюди», по словам одного из современников.
Он не был «попутчиком» революции, его Конь блед скакал впереди. Его острый и едкий дар, его блестящее смертоносное перо были вне категорий добра и зла. Он хотел видеть вблизи эпоху, исполненную ужаса и крови, величия и отчаяния, эпоху «последнего дня Помпеи». Он добровольно идет в ЧК, потом – в заградотряды, настоящие зондеркоманды, не дававшие голодающему народу купить у крестьян хлеба, пшена или соли (рассказ «Соль»). В 1920 г. он, еврей-интеллектуал, идет служить в Конармию, к погромщикам, бандитам и мародерам, к настоящей «дикой охоте» короля Страха (Ленина, Дзержинского, Троцкого и Ко), а ведь конармейцы евреев убивали десятками и сотнями. Из этого возникнут рассказы «Конармии». Смертельная жуть без какой-либо попытки осуждения. Голая действительность, которую счел клеветнической сам Буденный.
Вечная проблема реалиста страшных времен: любовался Эйзенштейн или ужасался? С Эйзенштейном вопрос остался открытым, с Бабелем, увы, вопрос можно закрыть. Зло очаровало его, он упивался разрушением и, конечно, выдавал большевиков с головой. Слишком много правды было и в «Конармии», и в «Еврейских» и в «Одесских» рассказах. Служа в иностранном отделе ЧК, он спускался в подвалы и жадно наблюдал пытки и расстрелы. Была у него такая установка: «Человек должен знать все. Это невкусно, но любопытно». Он не просто спасал свою жизнь: он соучаствовал со сладострастием.
Когда началась коллективизация, он попросил назначить его председателем сельсовета в подмосковном селе. Внес свою лепту. Когда начались Большие Процессы конца 30-х, он написал статью «Ложь, предательство и смердяковщина» – с неприличным восторгом, к чему его никто не принуждал. Он пытался вернуть из Франции в СССР свою маленькую дочь, «чтобы из нее не сделали обезьянку». Слава Богу, не удалось. Он заглядывал в бездну, и в 1939 г. бездна пришла за ним. Те самые чекисты, которых он называл святыми и хотел писать о них роман, жестоко пытали его и расстреляли в уже знакомом ему подвале. Зло нельзя приручить или натравить только на других. Большой писатель И.Э. Бабель погиб от собственной руки. Нам остались его рассказы. И «Конармия» – свидетельство и орудие преступления!
***
И еще помню ее текст о Марине Цветаевой:
Здесь у Марины такая же история, как у Пиросмани. Как-то он взялся объяснять соседу, что такое искусство. «Понимаешь, - говорит он, - едешь ты на подводе. И вдруг - кони понесли!» «Так это же несчастный случай!» - возразил сосед. «Искусство - всегда несчастный случай!» - заключил Пиросмани. Вот и у Марины было так же. В 1925 г. у них с Сергеем родился долгожданный сын Георгий, или Мур, Мурлыга. Его Марина обожала, как всех поэтов вместе взятых. Но стипендия Сергея кончилась, и Цветаевы перебрались в Париж. Что ж, путь торный. В эту Мекку эмигрантов русские художники попадали все, рано или поздно. Марина проживет в Париже 14 лет. Она съездит в Лондон (1926 г.), в Брюссель (1936 г.), увидит Бретань, Савойю, Нормандию, Средиземное море. Денег у Цветаевых мало, живут на гроши. Но так живут все - и Бунины, и Мережковские, и Куприн. Но это все-таки человеческая жизнь, это свобода, творчество, красота Европы. Уехать - естественное решение («чтоб крылья не достались»). К тому же Цветаеву жалеют литературные и окололитературные дамы (муж - не добытчик, двое детей). Они собирают ей в эмигрантских кругах пособие. А Марина, гений и дитя, бесцеремонна, может напомнить об этом «пособии» (по сути дела, милостыне). Зато почти каждый год, ну раз в два года, она может возить детей на море, в скромные отели и пансионы. В феврале 1926 г. Марина читает свои стихи в парижском клубе. Триумф! В 1927 г. она пишет свою гениальную «Федру». Рок, родовое, наследственное горе, месть богов. «Храбрецу недолго жить. Сам - намеченная дичь. Не к высокопарным умыслам, - божество влечется - к юности».Но Марина - раскольница, она всегда за меньшинство. Поэтому она и не смыслит ничего в политике.
